Неточные совпадения
Тиха украинская
ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей
листы.
Но мрачны странные мечты
В душе Мазепы: звезды
ночи,
Как обвинительные очи,
За ним насмешливо глядят,
И тополи, стеснившись в ряд,
Качая тихо головою,
Как судьи, шепчут меж собою.
И летней, теплой
ночи тьма
Душна, как черная тюрьма.
Соловей лил свои трели. Марфеньку обняло обаяние теплой
ночи. Мгла, легкий шелест
листьев и щелканье соловья наводили на нее дрожь. Она оцепенела в молчании и по временам от страха ловила руку Викентьева. А когда он сам брал ее
за руку, она ее отдергивала.
За утренним чаем Г.И. Гранатман заспорил с Кожевниковым по вопросу, с какой стороны
ночью дул ветер. Кожевников указывал на восток, Гранатман — на юг, а мне казалось, что ветер дул с севера. Мы не могли столковаться и потому обратились к Дерсу. Гольд сказал, что направление ветра
ночью было с запада. При этом он указал на
листья тростника. Утром с восходом солнца ветер стих, а
листья так и остались загнутыми в ту сторону, куда их направил ветер.
Ночь была такая тихая, что даже осины замерли и не трепетали
листьями. В сонном воздухе слышались какие-то неясные звуки, точно кто-то вздыхал, шептался, где-то капала вода, чуть слышно трещали кузнечики. По темному небу, усеянному тысячами звезд, вспыхивали едва уловимые зарницы. Красные блики от костра неровно ложились по земле, и
за границей их ночная тьма казалась еще чернее.
Июль в начале. Солнце еще чуть-чуть начинает показываться одним краешком; скучившиеся на восточной окраине горизонта янтарные облака так и рдеют.
За ночь выпала обильная роса и улила траву; весь луг кажется усеянным огненными искрами; на дворе свежо, почти холодно; ядреный утренний воздух напоен запахом увлажненных
листьев березы, зацветающей липы и скошенного сена.
Слепой смолкал на минуту, и опять в гостиной стояла тишина, нарушаемая только шепотом
листьев в саду. Обаяние, овладевавшее слушателями и уносившее их далеко
за эти скромные стены, разрушалось, и маленькая комната сдвигалась вокруг них, и
ночь глядела к ним в темные окна, пока, собравшись с силами, музыкант не ударял вновь по клавишам.
Меня тамждут, но зато я вечером буду свободен, совершенно свободен, как ветер, и сегодняшний вечер вознаградит меня
за эти последние два дня и две
ночи, в которые я написал три печатных
листа с половиною.
— Братья… — это она. — Братья! Вы все знаете: там,
за Стеною, в городе — строят «Интеграл». И вы знаете: пришел день, когда мы разрушим эту Стену — все стены — чтобы зеленый ветер из конца в конец — по всей земле. Но «Интеграл» унесет эти стены туда, вверх, в тысячи иных земель, какие сегодня
ночью зашелестят вам огнями сквозь черные ночные
листья…
Потом он долго, до света, сидел, держа в руках
лист бумаги, усеянный мелкими точками букв, они сливались в чёрные полоски, и прочитать их нельзя было, да и не хотелось читать. Наконец, когда небо стало каким-то светло-зелёным, в саду проснулись птицы, а от забора и деревьев поползли тени, точно утро, спугнув, прогоняло остатки не успевшей спрятаться
ночи, — он медленно, строку
за строкой стал разбирать многословное письмо.
Я вышел почти вслед
за ним освежиться. Месяц еще не всходил;
ночь была темная, воздух теплый и удушливый.
Листья на деревьях не шевелились. Несмотря на страшную усталость, я хотел было походить, рассеяться, собраться с мыслями, но не прошел и десяти шагов, как вдруг услышал голос дяди. Он с кем-то всходил на крыльцо флигеля и говорил с чрезвычайным одушевлением. Я тотчас же воротился и окликнул его. Дядя был с Видоплясовым.
При такой заре, покуда не забрана половина облитого янтарем неба, в комнатах Иды и ее матери держится очень странное освещение — оно не угнетает, как белая
ночь, и не радует, как свет, падающий лучом из-за тучи, а оно приносит с собою что-то фантасмагорическое: при этом освещении изменяются цвета и положения всех окружающих вас предметов: лежащая на столе головная щетка оживает, скидывается черепахой и шевелит своей головкой; у старого жасмина вырастают вместо
листьев голубиные перья; по лицу сидящего против вас человека протягиваются длинные, тонкие, фосфорические блики, и хорошо знакомые вам глаза светят совсем не тем блеском, который всегда вы в них видели.
С аллеи уже успели смести напавший
за ночь желтый
лист, и на бороздках от метлы отчетливо ложились следы больших ног, с высоким каблуком и широкой четырехугольной подошвой — вдавленные следы, точно к тяжести человека прибавилась тяжесть его мыслей и вдавливала его в землю.